Мы начинаем с первой Залы, посвященной, как и все ближайшие двенадцать, сжатой, но наглядной иллюстрации самого факта изменяемости живых существ.

Согласно принятому правилу — показу в каждой зале лишь одной определенной темы — перед нами лишь одна проблема:

«Индивидуальная Изменчивость»

Показана она на двух примерах, двух обыкновенных промысловых и охотничьих животных: Тетерева и Лисицы. Но представлены они особым образом.

Огромная витрина во всю стену, уникальная по содержанию: сотня лисиц самых причудливых окрасок, от нормально-красных через снежно-белых и смоляно-черных, через полукрасных, пегих, пестрых, полубелых, серебристых, золотистых, сиводушек, чернобрюшек до недавно выведенных «Платиновых», «Беломордых» и «Грузинских белых» — пробегает перед нашими глазами изумительная гамма красок, раскрывая беспримерную изменчивость окраски у общеизвестного животного.

Но переводим взгляд насупротив: такая же витрина, посвященная изменчивости Тетерева-Косача, общеизвестной промысловой птицы и нередкой жертвы вышеназванного хищника.

И снова — самые причудливые масти сотни птиц варьирующих от нормально-черного с сине-стальным отливом и до чисто-белого через тончайшие нюансы и ступени, то несимметрично сплошь усыпанные белыми пестринами, то с четким симметрическим рисунком и узором.

Собранные со всех концов страны за время более полувека и просмотра сотен миллионов особей «нормальных» по окраске, обе эти серии являются единственными в мире и классическим примером личной изменчивости у животного независимо от места обитания и времен года.

И наглядно, поясняя эту независимость личной изменчивости от района обитания, тянутся вдоль стен картины маслом, (писанные нашим лучшим мастером изображения охотничьих животных, А.Н. Комаровым) хорошо показывая, как в различных местностях, от Англии и до Алтая и Кавказа могут возникать, то здесь, то там, эти редчайшие, скачкообразные и резко выраженные уклонения у разных особей того же самого животного.

Зала 2.  Но переходим во вторую залу, также посвященную Изменчивости но не «личной», а географической и «коллективной».

Снова перед нами сотня особей лисиц, но взятых из определенных местностей и хорошо показывающих зависимость размеров и окрасок от определенного района («ареала») обитания.

От интенсивно-красных, «огненных» Камчатских, через шелковистых «золотых» Якуток, красно-белых «гривистых» лисиц из Семипалатинской области, до желтовато-серых палевых лисиц Поволжья, через серо-бурых Казахстана, красно-серых севера Кавказа и до блекло-палевых Туркменок — все тончайшие градации и столь же нечувствительные переходы от громадных «Северо-амурских» блекло-красных лис — до крохотных, миниатюрных серых «Караганок» Закавказья.

Едва ли есть другое существо, столь благодарное для иллюстрации географической изменчивости у животных, и едва ли существует в мире сходная коллекция: итог тридцатилетнего просмотра сотен тысяч экземпляров, добытых на необъятном протяжении от Анадыра и Архангельска и до Армении и Андижана.

Переводим взгляды на противоположную стену: сходная громадная витрина, вся заполненная полусотней стройных длиннохвостых птиц, горящих блеском золота и красной меди, блестками сапфиров, изумрудов, аметистов... наши средне-азиатские фазаны с их непревзойденным блеском оперения, так причудливо сменяющимся на громадном протяжении от Кавказа до Амура.

И охватывая обе стены сверху, оттеняя, дополняя их природное богатство, тянутся картины все того же несравненного художника А.Н. Комарова, призванные пояснить географическую сторону проблемы привнесением этнографического элемента: перед нами пять охотников различных мест за лисами, и столько же — за самоцветами-фазанами: Китаец, Камчадал, Киргиз, Бухарец, горец — каждый в национальном одеянии и со своим трофеем помогают лучше всяких слов связать изменчивость живых существ и их распространение.

Зала 3.  Мы проходим дальше: Сходная «симфония» но «басовыми нотами».

Та же Изменчивость на более массивном, грузном материале, — двух других героев, столь прославленных в зверином эпосе — именно Волка и Медведя.

Целые стада этих общеизвестных хищников, от колоссальных темных медведей Камчатки и Чукотки и до миниатюрных золотистых «мишучков» Центральной Азии, от крупных снежно-белых тундровых волков и до тщедушных маленьких волков пустыни Казахстана — все тончайшие и нечувствительные переходы.

Собранная в продолжении десятков лет, за счет десятков тысяч пересмотренных за это время шкур, наша коллекция из полусотни с лишним чучел в разной степени способна захватать внимание и академика-зоолога и рядового зрителя.

И снова, оттеняя, поясняя содержание витрин красуются монументальные холсты-картины А.Н. Комарова, представляющие разные подвиды или виды тех же хищников в природной обстановке, в оттенении бытом человеческим.

Зала 4.  Посвящается всецело нашей национальной птице — Соколу, эмблеме наших героичных летчиков: десятки этих горделивых острокрылых властелинов воздуха в их многогранном оперении, то снежно- горностаевом, то сизо-аспидном, то ржаво-бронзовом и все же родственно-едином в своей сущности — дают классическую базу эволюционному учению.

Но более, чем где либо — природные объекты заинтересованы в их дополнении искусством, а искусство препаратора-таксидермиста — в кисти, краске и палитре.

Углубляя в отношении научном и оправдывая исторически и национально содержание залы — украшает ее серия картин, рисующих повадки соколов под разными широтами, от глетчеров Гренландии до джунглей Индии и широчайшее использование кречетов, как ловчих птиц со времени Алексея Михайловича и до наших дней. (Картины В. Ватагина и А.Н. Комарова и английского художника-анималиста Лоджа).

Зала 5.  — От оперенных покорителей эфира, столь изменчивых по месту обитания и возрасту, мы переходим к зале, специально посвященной «Возрастной Изменчивости у животных».

На десятках представителях оленевых животных можно проследить закономерность (обусловленную возрастом) изменчивость рогов от еле выступающих над головами спиц и до ветвистых канделябр взрослого оленя.

На пернатых и четвероногих хищниках (орлах, орланах, львах, волках, медведе) или травоядных (кабанах, оленях и тапирах) хорошо показано различие в окраске в разную пору жизни и отчасти проливающее свет на прежние, былые масти отдаленных предков нынешних животных (иллюстрации так наз. «Биогенетического Правила», в силу которого теперешние организмы в молодости повторяют часто признаки их вымерших далеких прародителей).

Зала 6.  Посвящена центральному вопросу Биологии — явлению «приспособления» в Природе: связи и соотношения между «Средой» и «Организмом», между «Функцией» и «Формой».

Всего ярче, проще и нагляднее приспособление животных к окружающей их обстановке выступает у Млекопитающих на разных органах и формах их передвижения.

Перед нами самое причудливое общество созданий, словно поделивших меж собой самые различные участки или уголки природы: «Водолазы» и «Шахтеры», «Прыгуны» и «Скороходы», «Альпинисты-лазуны», «Парашютисты», «Летчики» — весь многогранный аппарат различных способов передвижения животных выступает перед нами на примерах обитателей самых различных сред и разных стран, — от снежной тундры до песков пустынь и джунглей Индии и Камеруна, от заоблачных высот Памира и Кавказа — до глубин земельных недр и океана...

Зала 7.  Подобно трем ближайшим иллюстрирует то же явление «Приспособления» на ряде специальных и особо показательных примерах.

«Живые Ископаемые» — современные слоны, «Происхождение Хоботных животных» — такова классическая тема эволюционного учения, представленная в этой зале.

Лучшие в Европе по монтажу чучела слонов (обоих видов) и поставленные рядом мастерски воссозданные в натуральный рост их ископаемые родичи, «фаюмские» слонообразные их прародители прекрасно иллюстрируют эту новейшую главу и тему Дарвинизма в современно освещении.

И той же цели хорошо содействуют обширная коллекция скелетов, черепов, распилов, образцов зубов слонов и мастодонтов разных видов (в частности фаюмских ископаемых остатков) и монументальные панно (Ватагина), вскрывающие роль, значение и смысл отдельных признаков и черт строения этих гигантов в повседневной жизненной их обстановке.

Зала 8.  Целиком отведена другой главе и теме эволюционного учения, еще более классической: «Происхождению Лошади».

Таксидермические препараты всех главнейших современных видов Зебр (в том числе редчайших вымирающих и частью вымерших на воле «Буршелевой лошади» и «Горной зебры»..) и джунгарской дикой лошади носящей имя нашего великого исследователя Центральной Азии — Н.М. Пржевальского.

Скелеты Лошади и Зебры в оттенении скелетами людей для пояснения однотипности двух первых, их парадоксальной однопалости — приспособления к продолжительному бегу.

Классическая, но банальная глава: «Происхождение Лошади» и выведение ее от ископаемых миниатюрных многопалых предков — поясняется оригинальной серией пластических скульптурных «реставраций», представляющих в естественный, нормальный рост главнейших многопалых этих «предков» — показательный пример, как тривиальные сюжеты наш Музей пытается облечь в новаторскую форму.

Зала 9.  Углубляет, расширяет изучение проблемы «Регрессивной Эволюции» явления «органических утрат», намеченного в предыдущем зале.

Ряд классических примеров, поясняющих учение о «рудиментарных органах», соотношение «прогресса» и «регресса» и условность этих двух понятий в применении к живой природе.

Перед нами — ряд существ, обязанных своим «приспособлением» к жизненной среде регрессу и утрате органов, будь то властители морей с их отзвуками суши (чучела, скелеты, черепа китов, тюленей, сивучей, дюгоней, ламантинов..), будь то нелетающие птицы (страусы, все известные породы «Киви», нелетающие попугаи, чучело «Гагарки» — 3-ий экземпляр в Союзе, натуральный скелет «Дронта» — 3-ий экземпляр в музеях мира..) с их последними следами крыльев: отголосками родства с крылатыми их родичами или предками....

И оттеняя этот мир «пловцов» и «бегунов», порвавших в разной мере с сушей и передвижением по воздуху — и оживляя царство мертвых их останков, — перед нами серия картин Ватагина, рисующих нам жизнь этих обитателей лесов, саванн и океанов в их природном царстве ковыля, лианы и волны.

Зала 10.  Отведена всецело Зоогеографии — науке о географическом распределении животных на поверхности земного шара.

Тридцать картин Ватагина нас переносят в самые далекие углы последнего, а натуральные объекты, собиравшиеся полстолетие со всех концов Земли, показывают фауны разных стран в их подлинной документальности.

Захватывая рядового зрителя только обилием фактического материала, угрожая сохраниться в памяти лишь как цветистый «гобелен» окрасок и узоров, содержание раздела Зоогеографии потребовало расчленения на три отдельные подтемы, на три зала:

Зала 10: нас знакомит с фауной «Палеарктики», охватывающей Европу, большую часть Азии и Северную Африку. Включая фауну нашей Родины, — Отдел этот представлен более подробно во внимание к большей важности его для нас, как и во избежание опасности, что тускловатая по виду эта наша фауна растворится в таковых тропического пояса.

Зала 11.  в большей своей части иллюстрирует животный мир последнего, именно фауну экзотическую: «Области» — Эфиопскую (большую часть Африки), «Восточную» (Индию с Юго-восточной Азией), Животный мир Южной Америки, Австралии и Океании. Здесь же (не совсем логично) помещается и фауна Северной Америки, по составу примыкающая к европейской и сибирской.

Заключительная Зала, именно 12-ая, призвана идейно оправдать две предыдущие, показывая историческую роль и ценность Зоогеографии для утверждения или эволюции в науке о живой природе.

Содержание этой последней залы, призванной идейно завершить все предыдущие, — двоякое:

Зала 13.  — Под углом к предшествующим залам, между этажами первым и вторым располагается огромный зал, всецело посвященный прошлому Земли, былой истории и смене органического мира.

Перед нами ряд больших панно, изображающих характерные формы жизни, как они сменялись от древнейших, отдаленнейших времен — Силура и Дэвона и до наших дней: Смены «наземной жизни» (справа), «Жизни Моря» (слева), а под этой капитальной серией панно — монументальные скульптуры и оригинальные картины-зарисовки: реконструкции причудливого мира вымерших гигантов и гротесков, только в слабых отголосках додержавшихся до наших дней, чтобы покорно и безвестно уступить свое господство таковому бронетанков и Авианосцев.

Переходим во второй этаж, именно левое его крыло, всецело отведенное сложнейшей теме: факторам, причинам, двигателям эволюции, — объяснениям эволюционного процесса.

Начинать приходится с простейшего, самого давнего по времени, но наименее решающего объяснения: теорий и гипотез, выдвигающих прямое действие среды, влияние почвы, климата и пищи.

Опуская ряд примеров или экспонатов «школьного» порядка и достоинства (влияние корма, света и температуры на окраску насекомых, птиц и земноводных, в частности оригинальные объекты опытов над Саламандрой, в свое время проведенных так трагически погибшим даровитейшим биологом и другом нашего советского Союза — Каммерером..) — обратимся к наиболее наглядным и бесспорным доказательствам прямого действия среды на организмы при их обитании на воле.

Перед нами выразительная серия Млекопитающих, попарно скомпонованных таким путем, что каждый «Вид» содержит форму «Южную» и «Северную», хорошо показывая роль среды в образовании так наз. «локальных рас» и «разновидностей».

Поставленные рядом чучела пантер и тигров из Сибири, Индии, Закаспия, Суматры словно отразили на себе, на своем мехе то снега Сибири и Манчжурии, то джунгли знойных тропиков — Бенгалии или Борнео.

Выражаются эти отличия не только в разной густоте или цветистости их меха.

Сопоставленные рядом и попарно Леопарды, Рыси и Гепарды, Зайцы, Лисы, Волки и Медведи Севера и Юга — иллюстрируют большую мощность первых по сравнению с последними.

И тут же любопытная сезонная изменчивость животных, их различная окраска или густота волос в разное время года, проливающая свет на разницу во внешнем виде обитателей высокогорного Тибета и ближайших их сородичей степей Закаспия или саванны Африки.

Но объясняя до известной степени образование несложных случаев и форм «приспособления» (размеров тела, густоты волос, окраски) разных подвидов и самое возникновение последних — разбираемая здесь Теория «прямого действия среды» бессильна объяснить «Происхождения Видов», обитающих нередко в той же местности, на той же почве и при том же климате.

Эту зависимость животных от «Среды» но в свете несводимости к простому «механическому» объяснению показывает следующих зал:

Зала 15.  — Посвящается приспособлениям более сложного порядка в области строения, структуры, а не только цвета и деталей разницы волосяных покровов.

Перед нами странное собрание зверей и птиц, как будто закрепивших в своем облике определенную потребность и стремление удовлетворить ее.

Гигантские жирафы, страусы, долговязые фламинго, журавли и цапли, лебеди и пеликаны разных видов всем строением и складом выражают либо тягу кверху, для охвата шири горизонта, либо книзу — до глубин им обитаемых водоемов: там — живые некогда передвижные башни или перископы, здесь — живые некогда сачки и неводы- цедилки-верши.

И окидывая общим взглядом эти странные создания словно скристаллизовавшие в себе стремление охватить то дали степи, то глубины вод, легко понять тенденцию былых ученых («Ламаркистов») объяснить эти структуры или облики, как следствия усиленного упражнения органов самим животным, допущением, что от «работы» органа зависит и его строение и что наследуясь из поколения в поколение итоги «упражнения» слагаясь и суммируясь, способны привести к шаржированной стройности фламинго и жирафы.

Но не говоря о спорности «наследуемости» признаков, возникших вследствие «усиленного упражнения» — эта «Теория Ламарка» (видного французского предшественника Дарвина..) беспомощна при приложении ее к тем свойствам, или признакам, которые, полезные своим присутствием, не улучшаются от «упражнения», от усиленного пользования ими.

Таковы различные структуры или органы, служащие для механической защиты (панцири, щиты и брони) и для механического нападения (рога и бивни) или добывания пищи, органы «пассивного приспособления», лежащие всецело за пределами «активной» воли самого животного.

Сюда же, к этой категории «пассивных», не зависящих от функции приспособлений должно отнести весь мир окрасок и рисунков, наблюдаемых в животном царстве и служащих всего чаще видовым отличием — этой центральной основной проблемы эволюционного учения.

Зала 16.  Задается целью — подойти к вопросу о возникновении цветовых отличий у животных, независимо от пола, возраста и времен года и живущих в той же местности, при одинаковых условиях существования.

Ярко и наглядно выступают в этом зале факты, иллюстрирующие примеры резкой и внезапной цветовой изменчивости у животных.

Перед нами — абсолютно уникальная коллекция, отобранная из бесчисленных миллионов особей, «нормальных» по окраске:

Черные лисицы, волки, леопарды, черная рысь с Урала, черные дикие коты с Кавказа, черные сурки и зайцы, белки, хомяки, летяги и пищухи — иллюстрации явления «меланизма» почернения окраски у животных.

Более обычно — но лишь относительно! — явление обратного порядка: полное или частичное лишь выпадение окраски: в результате «альбинизм», побеление животных там, где их нормальная окраска волоса или пера, совсем иные.

Белые лисицы, волки, выдры, барсуки, еноты, росомахи, колонки, хори, куницы, соболя, белые белки, хомяки, кроты, белая выхухоль.. И то же среди птиц:

Белые галки и вороны, белый ворон, белые рябчики, тетерева и глухари, фазаны, куропатки, белые ласточки, скворцы, дрозды, белые горная индейка и сова (ночная!), белые сойки, ястреба и завершающие их единственные в своем роде — белые орлы (степной и беркут) — две «жемчужины» этой коллекции.

Менее ярки, но не менее значительны примеры порыжения окраски приводящие к явлению «флавизма» и «хромизма»: выпадению черного и сохранению и усилению ржавчатого красящего вещества, или пигмента.

Перед нами: палевые Зайцы, хомяки, хори и норки, рыжие тетеорьки и глухарки, рябчики, бекасы, вальдшнепа и жаворонки, палевая выпь и рыжая сова...

Зала 17.  Условно намечая путь образования новых цветовых вариаций оперения выступает небольшой отдел «дихроматичных» видов, регулярно наблюдаемых в двух разных «фазах» или «формах»: Кречета, подорлики, лесные совы, цапли, ястреба, поморники, песцы, пантеры, белки и лемуры... замечательные случаи «двуликости» животных независимо от пола, возраста, времени года или места обитания.

И охватывая все это причудливое царство необычных оперений и волосяных покровов тянутся вдоль стен картины, оттеняющие всю необычайность этих одеяний по сравнению с нормальными и — в ряде случаев — большую пользу, приспособленность последних.

Углублению той же темы посвящается экспонатура следующей залы.

Зала 18.  — Дополняет предыдущие две залы и дает основу всем последующим, раскрывая, иллюстрируя законы или правила наследственности в мире организмов, и значение ее для понимания изменчивости их.

Цветистым калейдоскопическим ковром развертываются перед глазами зрителя десятки неожиданных причудливых окрасок на обыкновеннейших животных: палевые, «голубые», пегие, каштановые мыши, крысы, белки, хомяки, морские свинки, кролики, кроты показывают нам, что те обычные окраски их являются лишь частью вообще возможных, но могущих проявиться только при определенном скрещивании особей, определенной масти, или «цветовых задатков».

На десятках опытах над самыми различными животными и сотнях помесях или гибридах иллюстрируются основные правила наследования признаков окраски и структуры, как они доказаны в науке за последние полвека и положены в основу современного животноводства.

Опираясь о тридцатилетние эксперименты, проведенные со специальной целью обеспечения Музея нужным материалом, содержание данной и последующей залы может почитаться наиболее «научным», иллюстрируя законы или правила, доступные математической проверке, уловимой без труда при рассмотрении оригинальных красочных таблиц и зарисовок, закрепляющих итоги этих долголетних опытов.

Зала 19.  Продолжает содержание предыдущей, углубляя, уточняя правила наследственности и законы скрещивания, точно установленные в практике животноводов.

Ярко и наглядно-убедительно проходят перед зрителем классические опыты, поставленные в свое время Дарвиным и закрепленные на экспонатах, уточненные Музеем его имени: десятки опытов над голубями (получение «Сизаря» при скрещивании черного и белого!), над курами, гусями, утками, цветными грызунами, раскрывающими то, что так загадочно казалось полстолетие тому назад самому Дарвину, а ныне позволяет с величайшей точностью предвидеть результаты скрещивания разных видов, подвидов и варьететов.

Всего ярче и нагляднее законы эти выступают в опытах по скрещиванию фазанов разных видов и родов: «Алмазного» и «Золотого», «Золотого» и «Кавказского», «Кавказского» с «Серебряным» — десятки сказочных по красоте существ, живой былой цветник ярчайших феерических окрасок в самых неожиданных и смелых сочетаниях (примеры «мозаичного» наследования признаков).

Ценнее в отношении музейном — помеси, встречаемые изредка на воле и в естественных условиях при скрещивании животных разные видов, или даже относимых в разные «рода»: гибриды Глухаря и Тетерева (богатейшая коллекция в Европе!), помеси тетерева и белой куропатки, рябчика и тетерева, разных видов диких уток и гусей.

Гибридам птиц не уступают таковые у Млекопитающих: редчайшая коллекция ублюдков Волка и Собаки (частью добытых на воле!), — Льва и Тигра, Лошади и Зебры, Соболя с Куницей, Черного хоря и Норки, Зайцев «Беляка» и «Русака», Корсака и лисицы...

Очень инструктивна и полезна в отношении практическом обширная коллекция гибридов, поясняющих элементарные общеизвестные законы или правила наследования признаков и свойств домашних кур при скрещивании птиц различных чистокровных рас или пород: все основные и известные отчасти еще Дарвину закономерности наследования окраски и структуры выступают с исключительной наглядностью в десятках опытах и сотнях экспонатах, помогающих усвоить птицеводу- практику элементарные понятия и правила Генетики, знакомые обычно лишь по скверным иллюстрациям учебников.

Лишь на основе предыдущих зал возможно освоение четырех последующих с их задачей: показать происхождение наших одомашненных животных.

Зала 20.  Показывает диких предков большинства последних.

В натуральных экспонатах и картинах длинной серией попарно дефилируют перед глазами зрителя дикие родичи невольных спутников нашей культуры и главнейшие продукты этого одомашнения: рогатый скот, свинья, морская свинка, кролики, гуси, утки, индюки, цесарки, канарейки..

Глубоко не сходные по виду и экономической их роли в жизни человека все эти создания объединяются руководящей обобщающей идеей залы: показать необычайную пластичность организмов и ее подвластность воле, пользе и капризу человека.

Еще ярче эта власть его над изменением животной формы выступает в содержании трех следующих зал, и в частности как то показывает

Зала 21. , всецело отведенная под «Коневодство». Перед нами в превосходных чучелах ряд наиболее отличных по наружности пород: миниатюрной «Пони», белого лохматого коня Якутии и золотистого, почти безгривого «Ахал-Текинца», рядом с дикой лошадью Джунгарии, несущей имя незабвенного «Колумба Средней Азии» — Н.М. Пржевальского.

И оттеняя эту серию естественно-научных натуральных экспонатов — ряд картин работы нашего маститого художника А.Н. Комарова, — первого мастера по одомашненным животным: ряд холстов, изображающих главнейшие породы лошадей в работе — от «Владимирских Тяжеловозов» и до стройных «Карабахов». — Тут же интересные оригинальные и мастерские зарисовки основных пород работы даровитого художника, любителя-гипполога В.В. Трофимова.

Еще интимнее захватывает содержание следующей залы:

Зала 22.  — Посвящена самому давнему и преданному другу человека и сподвижнику его культуры, — одомашненной собаке.

В превосходных образцовых экспонатах выставлены все главнейшие породы, от громадных догов, Сен-Бернаров и Овчарок до миниатюрнейших терьеров и болонок.

И охватывая, оттеняя жизнь этих былых степенных или суетных четвероногих наших домочадцев смотрят со стены картины Комарова: свыше полусотни замечательных холстов, тепло, интимно, красочно рисующих повадки, облики собак разнообразнейших пород: служебных (ездовых, охотничьих, сторожевых) и комнатных, причудливостью склада и окраски отражающих в широкой мере стиль и вкусы соответствующей эпохи.

Специального внимания заслуживает серия картин, всецело посвященная «Собаке Боевой и Санитарной в Дни Великой Отечественной Войны»: двенадцать замечательных холстов, рисующих волнующие сцены подвигов собаки в дни нашей «Великой Обороны» — розыск раненых, доставка их на нартах в перевязочные пункты, розыск мин, доставка донесений и разведывательная работа, подрывание танков и выслеживание вражьих снайперов («Кукушек»)... Сочно, ярко, выразительно увековечена героика собаки в эти годы величайших испытаний Родины, ее неувядаемой во веки славы...

Эффективные, доходчивые для любого зрителя последние пять зал объединяются одной их обобщающей идеей, именно учением Дарвина об «Искусственном Отборе» — обнимающем различные приемы изменения живых существ под властью человека.

Углубленному показу этого процесса посвящается экспонатура следующей залы.

Зала 23.  Перед нами ряд классических примеров и явлений, словно перешедших со страниц известных сочинений Дарвина и в частности прославленные два: «Происхождение пород домашних кур и голубей».

Бесчисленные их породы в образцовых экспонатах поясняют несравненную пластичность признаков живых существ в условиях неволи, подчинение их власти, прихоти, капризу, пользе человека. А над ними — ряд картин, таблиц и зарисовок, поясняющих историю пород и постепенное их приближение к теперешнему состоянию.

Тут же впервые для науки демонстрируются подлинные основания для выведения домашних кур от дикого «банкивца», их родоначальника в далекой Индии.

Ни Дарвину, ни вообще зоологам не удавалось подыскать для этого последнего, для дикого «Банкивца», как и вообще для диких птиц, рисунков и окрасок оперения, свойственных нашим домашним курам.

Удалось это впервые Дарвиновскому Музею на громадном материале по изменчивости наших промысловых птиц (именно Тетерева-Косача), дающего от времени до времени вариации, неотличимые от оперения домашних кур. Но удалось это лишь на основе колоссального по численности материала и ценой просмотра более двух сот миллионов экземпляров птиц, «нормальных» по окраске и путем подбора серии редчайших варьететов, не имеющихся ни в одном музее мира и показанных повторно в предыдущих залах.

Вместе взятые последние шесть зал дают исчерпывающую картину роли и значения «Искусственного подбора», обнимающего все приемы изменения и улучшения живых существ в условиях одомашнения в их бесчисленных породах.

Неизвестные в природном состоянии эти породы слишком часто отражают на себе не только подлинную пользу, доставляемую человеку, но и элементы менее высокого порядка: прихоти и самодурства человека, как это показывают петухи японские породы «Фениксов» с их многометровыми хвостовыми перьями.

Известный, или говоря точнее, практикуемый с времен глубокой древности, этот принцип «Искусственного Отбора», как приема изменения и улучшения одомашненных пород животных, послужил гению Дарвина основой для создания учения об «Естественном подборе», иллюстрации которого посвящены пять следующих зал. Ближайшая из них

Зала 24.  — знакомит нас с явление изменчивости, в форме, не затронутой другими залами.

Не та, что связана с определенным ареалом (местообитанием) и не та, что изредка внезапно возникает независимо от окружающей среды, но в форме, как она в различной степени присуща всем живым созданиям безотносительно к району обитания, полу, возрасту или сезону, та изменчивость, которая присуща регулярно членам той же «популяции», того же «выводка», той же семьи, того же «племени» .....

Эта изменчивость, сугубо индивидуальная, особенно наглядно выступает на окраске многих хищников, зверей и птиц: на пестрой шкуре оцелотов, рыси, росомахи и на оперении Сарычей и ястребов.

Еще заметнее эта изменчивость при рассмотрении прекрасной серии рогов оленей, хорошо показывающей все переходы от простой изменчивости к ясно-выраженному уродству.

Опуская ряд примеров, менее доходчивых из мира насекомых, можно указать на поразительные колебания в окраске и рисунке брачного наряда, свойственного турухтану, небольшому кулику, представленному полусотней особей различной масти.

От явления «изменчивости» — этой основной исходной базы для «Естественного Подбора» — переходим ко второй его необходимой предпосылке: фактору чрезмерной размножаемости организмов.

Зала 25.  Знакомит нас с общеизвестным фактом диспропорции, несоответствия рождаемости и выживаемости живых существ: «Рождается животных больше, чем их может выжить» — эту школьную, простую истину наглядно иллюстрируют не только красочные диаграммы и картины но и серии редчайших форм животных, так недавно еще славившихся необъятной численностью но стоящих ныне на граница вымирания: Бизоны, Зубры, странствующий Голубь Сев.Америки, «Зубатый Голубь» с острова Самоа, «Луговой Тетерев американских прерий».

Здесь же, в том же зале, можно ознакомиться с явлением «Расхождением признаков», одним из основных исходных положений Дарвинизма, утверждающим, что, чем многообразнее и разнороднее повадки и потребности сочленов той же группы («рода», «семейства» и «отряда»..) чем разнообразнее «экономические» уголки природы, занимаемые ими, — тем обильнее, тем многочисленнее и разнообразнее состав животных данной местности.

На любопытной серии ест.научных экспонатов, собранных со всех концов земного шара, иллюстрируются разные пути и формы этой «изоляции», приведшей по учению Дарвина к образованию естественно-научных «видов».

Зала 26.  Посвящается всецело иллюстрации явления «борьбы за жизнь», за «существование» в Природе, этого решающего фактора и двигателя эволюции живых существ.

Длинной чредой проходят перед нами самые различные орудия борьбы как они свойственны животным разных групп: природные «мечи» и «копья», «пилы», «булавы», «ножи», «штыки» и «сабли» — весь природный арсенал вооружений, медленно слагавшийся в течение миллионов лет в животном мире под давлением сурового начала жизненной борьбы и конкуренции.

И параллельно этому, парируя и отражая, все эти «активные» орудия борьбы слагались способы «пассивной» обороны и защиты: «панцири» и «брони», «шлемы», «каски», и «нагрудники», «колючки» иглы и шипы, не говоря уже о способах «химического» отражения врага, как они свойственны не малому числу животных.

Завершается этот природный арсенал отделом, посвященным иллюстрации примеров «эксцессивного» вооружения в животном мире, — случаев «переразвития» орудий обороны и защиты, как они представлены у многих современных, как особенно у вымерших животных: бивни мамонта, моржа, нарвала, бабируссы, грандиозные рога гигантского оленя, многих современных буйволов и антилоп...

И расширяя, углубляя столь обычное одностороннее истолкование жизненной борьбы, как грубо-механического столкновения рогов, когтей и зуба, раскрывая сложный и диалектический ее характер и «единое в противоречии» — красуются вдоль стен десятки замечательных картин, рисующих характерные сцены сложных связей и соотношений у животных самых разных и порою отдаленных групп и составляющих единое экономическое целое. («Цепи питаний» и «Биоценозы»).

Всего лучше это представление о «жизненной борьбе» и «выживании наиболее приспособленного», как экономических процессах, а не только схваток механических орудий нападений или обороны, пояснимо на явлении защитного сходства и окраски у животных, составляющем тематику и содержание следующей залы.

Зала 27.  На сотнях натуральных экспонатах и бесчисленных картинах, писанных с натуры нашими крупнейшими художниками и натуралистами, проходят пред нами сцены и объекты, поясняющие замечательный закон созвучности цвета животных (а порой и формы тела..) с таковыми окружающих предметов или обитаемой среды. Музейный зритель как бы приглашается проделать в мыслях путешествие по разным странам, охватить эту гармонию цвета животных и господствующего «микро»-ландшафта под различными широтами: от снежной или мшистой тундры и ее сезонно изменяющейся фауны, через таковую сумрачной тайги, к тусклым и блеклым уроженцам степи и пустыни и кончая обитателями ярких тропиков. Весь богатейший и неисчерпаемый ассортимент приемов «маскировки», как они сложились за последние полвека в области военной практики, — находит здесь, в животном мире, свои ранние и лучшие прообразы.

И снова, предостерегая от чрезмерной идеализации или «очеловечивания» норм Природы — ряд объектов и картин, противоречащих «закону защитного сходства», призывающих к отказу от шаблонов или штампов в деле объяснения природы, от чрезмерного сближения ее законов с таковыми человеческого творчества.

Последняя глава — труднейшая, решающая по значению: проблема генезиса «Красоты» в Природе, или, объективно выражаясь, — эволюции гармонии структур и цветовых орнаментов в животном мире независимо от их значения для обладателей, от их реальной пользы в жизненной борьбе и конкуренции.

Зала 28.  — Перед нами стены, сплошь заполненные сотнями созданий несказанной красоты или манящего своеобразия.

Чудесный мир крылатых покорителей эфира, воздуха и света, бабочек и птиц, приковывает всего прежде взгляд.

Чарующе глядят на Вас прелестные былые обитатели далеких тропиков в своем волшебном одеянии: лазурь и золото, янтарь и бархат, блеск эмали и атласа, бирюзы и перламутра в радостном созвучии как будто конкурируют друг с другом в гармоническом союзе. Нет тех красок, тех узоров, сочетания которых Вы бы не нашли на этих маленьких крылатых гобеленах...

Как лазурные миниатюрные аэропланы некогда парили эти бабочки над купами лесов Гвианы и Гвинеи, замирая над соцветиями высочайших крон деревьев, чтобы пораженные стрелой или свинцовой «пылью» тут же примостившегося на сучке стрелка, бескровным трупиком, кружась, спланировать на землю, пересечь три океана и опять расправить свои сказочные крылья перед зрителями Дарвиновского Музея.

И перекликаясь с этими блестящими гигантскими чешуекрылыми, сверкают из соседних примыкающих витрин живые некогда рубины, яхонты, смарагды, аметисты и сапфиры сказочных миниатюрных эльфов, обитателей ее саванн, лесов и гор, ее потухших кратеров, как будто «закрепивших на рубиновых нарядах этих крохотных созданий отблески огней потухшего вулкана...»

Сказочным миниатюрным фейерверком излучаются от сотен этих птичек многоцветные пылающие огоньки, словно волшебные миниатюрные фонарики... — «И не сгорят?» — порою спрашивают маленькие посетители Музея, глядя зачарованно на это несравненное собрание былых живых крылатых самоцветов...

И однако, как ни сказочно-чарующа эта безумно-смелая и расточительная красота, или — на языке ученого — эта случайная продукция слепой игры пигментных пятен или роговых пластинок, — есть другие существа, невольно вынуждающие нас усматривать в них нечто большее, чем «пляску атомов» бездушной мертвой, неорганизованной Природы..

Перед нами — царство гармонически законченных «орнаментов», подобия которых тщетно было бы искать в созданиях человеческого творчества: цветистые султаны, веера, щиты и шлейфы, оттененные чистейшим золотом или рубиново- смарагдовыми диадемами и ожерельями на фоне глубочайшего ласкающего бархата, или фонтаны огненных, лазурных, золотистых и серебряных воланов нежно рассученных перышек, воздушными каскадами охватывающих тела этих чудесных, изумительных существ.

«Райскими Птицами» — назвали их когда-то и название это сохраняется за ними и доселе на сухом и трезвом языке академической науки.

Не успели мы прийти в себя от этих дерзких вызовов по адресу умов, пытающихся без остатка растворить проблемы жизни в физике и химии, как новые протесты по тому же адресу несутся от существ, не менее волнующих и фееричных...

Перед нами — дюжина павлинов с их роскошными глазчато-звездчатыми веерами, отливающими то смарагдами, то пурпуром и бронзой и вскрывающими при ближайшем их анализе не только ход их постепенного образования, но и оправданность, как целостное восприятие, как гармонически-законченный мотив.

И — заключительный аккорд, именно этому биологическому толкованию и подтверждению биологического, а не только физико-химического объяснения — несется от созданий; так любовно-вдумчиво изученных когда-то Дарвиным: группы фазанов-«Аргусов» — пугливых чутких обитателей лесов юго-восточной Азии.

Охватывая, осеняя самих птиц, полускрывая их, раскрылись, развернулись перед зрителем подобия гигантских вееров из перьев, сплошь усаженных чудесными глазками, стройными рядами украшающими этот изумительный, гигантский нависающий «шатер».

Снова и снова вглядываешься на этот замечательный орнамент, в полном блеске выступающий лишь при определенном освещении (угле падения лучей), следя, как постепенно на различных перьях той же птицы формируются отдельные глазки...

Снова и снова вместе с Дарвиным воображаешь мысленно тот путь, которым исторически слагался этот сложный и законченный художественный мотив: четкообразные ряды искусно оттененных пятен, создающих полную иллюзия сферических образований, подлинных шаров, сидящих в обрамляющих их «гнездах»... Изумительная графика высокого неподражаемого мастерства!

Известно, как в искании объяснения этих органических орнаментов в животном мире Дарвиным предложена теория, сводящая их генезис к причинам, залегающим в самих животных, наделенных — в убеждении Дарвина — способностями зрительно воспринимать мир красок и влиять на постепенное их осложнение на себе самих путем предпочитания самками лишь наиболее изукрашенных самцов: «Теория полового подбора».

Но не скрылась от великого ученого зависимость этих природных украшений и от физиологических причин: развития и усиления этих орнаментов — особенно у птиц — ко времени их размножения и с состоянием системы органов произвождения.

Отсюда — два пути, два метода научного исследования разбираемой проблемы:

Каждому из этих двух подходов или методов отведены в нашем Музее специальные разделы, или группы экспонатов.

Зала 29.  — Метод физиологический — доступен для музейной экспозиции в двоякой форме:

Стоит птице с ярко выраженным внешним половым отличием окраски и структуры потерять способность размножения (перерождением яичника от прирожденного дефекта, травмы или старости..) и оперение самки получает признаки самца, как то показывает уникальная коллекция таких «петухоперых» самок Тетерева и Глухаря.

Реже — обратное, прижизненное замещение на воле оперения самца — куриным, как это показано на нескольких редчайших экспонатах: двух «куроперых» глухарях из трех, известных вообще в музеях всего мира!

Опуская ряд аналогичных экспонатов по Млекопитающим (по Антилопам и Оленям..), обратимся к более обширному и благодарному для демонстрации разделу, поясняющему знаменитое учение Дарвина о «Половом Подборе».

Зала 30.  — Не входя в подробности, достаточно отметить, что громаднейшее большинство всех доводов или примеров, приведенных Дарвиным в защиту своих взглядов, как и случаев, им в разной степени противоречащих, закреплены в Музее сотнями наглядных экспонатов, поясняющих многоцветистый, многоформенный мир красок и движений, призванный обосновать эту классическую тему Дарвинизма (в частности: взаимосвязь «Полигамии» и «Дихроматизма» и «Моногамии» и «Мономорфизма», любопытное явление «тока» и «боев» самцов за место гнездования и роль водителя и вожака в зверином стаде).

Хорошо известно, что созданием своей теории о «Половом Подборе» Дарвин неизбежно должен был столкнуться с обсуждением проблемы психики и биопсихологии животных, темы, рассмотрению которой им посвящено так много замечательных страниц (известно, что последняя посмертно изданная работа Дарвина касалась изучения Инстинкта..) и что самая эта Теория сложилась применительно к важнейшей и венчающей проблеме эволюционного учения — вопросу о «Происхождении Человека».

Каждому из этих двух отделов посвящается в нашем Музее по обширной анфиладе зал, имеющих достойно завершить экспонатуру Дарвиновского музея, как идейно-тематического целого, как вещно-тематический идейный организм.

Опускаем замечательный, ибо единственный в Европе и пронизанный оригинальными научными работами Зоопсихологический отдел, заслуживающий самостоятельного очерка.

Призванный к жизни тридцать с лишним лет тому назад соосновательницей Дарвиновского Музея, Н.Н. Ладыгиной-Котс, ныне доктором биологических наук, — Отдел этот, охватывая около десятка зал, является биопсихологическим фундаментом Музея в целом, именно поскольку это есть музей Биологический, а биология, наука о живых созданиях, об организмах не сводима к физике и Химии, жизнь животных неразрывно связана с психическими актами, отличными от сил и качеств мертвой неорганизованной материи.

И в той же степени, как существует разница между живым животным и его посмертными останками, хранимыми в музеях и поскольку цель биологических музеев воссоздать, отобразить эту былую жизнь — игнорировать явления биопсихологии возможно лишь ценой смешения живого с мертвым и отказа от познания жизни в ее качественно специфичном проявлении.

Оставляя за собой коснуться некоторых глав и этого отдела в меру их необходимости — вернемся к прерванному рассмотрению Музея.